человек рождён для счастья, даже если зачат по глупости
оказывается, посты в дайри имеют лимит.. поэтому скинуть все понравившиеся фанфики в одну кучу не получится.. ну собственно..
пометил всё это безобразие темой "чтиво". буду плодить и размножать понравившиеся вещи
Название: Иглы. (Of Needles)
Автор: Skull_Bearer
Перевод: sKarEd
Бета: ...
Количество слов: 3 300
Жанр: ангст, hurt/comfort, romance, частично ретейлинг
Пейринг: Эрик/Чарльз (основной)
Рейтинг: PG-13
читать дальшеНу на самом-то деле, я делаю вам обоим большое одолжение. – Игла касается задней стороны шеи, места, где позвоночник сходится с черепом. – Разве ты сможешь принести добро хоть кому-нибудь? Если ты даже не смог защитить свою собственную семью, что ты сможешь предложить своему сабу? Ему лучше умереть, чем оказаться в твоих руках. – Шмидт еще не воткнул иглу: отступив на шаг, он наблюдает за тем, как Эрик бьется и извивается в путах, пытаясь увернуться от стеклянного кончика. В комнате нет ни капли металла.
Эрик рвется изо всех сил, так что перехватывает дыхание, но у него все еще не получается избежать легчайшего прикосновения иглы. Он чувствует присутствие другого мальчика в своем разуме – тот мечется и будто изо всеx сил старается целиком перебраться в разум Эрика через их связь до того, как доктор Шмидт уничтожит ее.
- Наличие подобного отвлекающего фактора ослабляет тебя, Эрик. У тебя есть такой потенциал, а ты предпочитаешь тратить его на глупые человеческие игры. Так не пойдет, да, мальчик мой? – Шмидт склоняется над ним, глядя в глаза. Эрик пытается отвернуться, сделать хоть что-нибудь, только бы не смотреть на доктора, но путы надежно удерживают его на месте.
- Пожалуйста, - слова колючей проволокой царапают горло и пахнут отчаянием.
Шмидт и его люди забрали у Эрика все, что у него было, всех, кого он любил. Почему в этом случае должно быть иначе? Теплое ощущение чужого разума рядом – оно было у Эрика сколько тот себя помнил, напоминало ему о том, что он не один, что существует еще кто-то, ждущий его там, снаружи. За этой связью могло стоять что угодно. Возможно, ради этого стоило жить. Эрик наивно полагал, что, возможно из-за того, что тот мальчик находился вне досягаемости Шоу, он сможет сохранить эту связь.
Как же глупо.
- Почему ты умоляешь? Почему тебе не все равно? Ты виделся с этим мальчиком? Зачем тебе нужно хныкающее, зависящее от тебя создание, которое будет висеть на тебе всю жизнь, когда у тебя есть столько возможностей? Это слабость. – Шмидт стучит пальцем Эрику по лбу. Игла впивается глубже. – От нее мы и избавимся.
Эрик даже не знает его имени, но чувствует его сознание внутри своего – завершенность, которая не требует имени. Мальчик кричит, где бы он не был, и все еще пытается внушить Эрику чувство защищенности и спокойствия: так же как он делал это долгими голодными ночами в гетто и днями в лаборатории Шмидта. Дыхание Эрика срывается, и он не может удержаться от слез.
Шмидт недовольно цокает языком.
- Однажды ты поймешь, мальчик мой. – Шмидт втыкает иглу.
Связь рвется во вспышке белого света с ужасающей болью. Металл лагеря кричит голосом Эрика.
***
- Опять? – Рейвен стоит у приоткрытой двери, прислонившись к косяку. Свет светит ей в спину, так что Чарльз не видит, в какой она форме сейчас.
Он трет ладонями все еще влажное лицо. Рейвен подходит к кровати и забирается на нее, обнимая брата за плечи. Чарльз позволяет ей прижать себя к своей груди, пытаясь закрыться от ощущения большого страшного мира, в котором он остался совершенно один. Он все еще плачет.
Рейвен молчит, просто сжимает его плечи, но Чарльз слышит ее мысли: они нечетки, но она рада, что она не находится на его месте. Одинокий телепат, связанный со всеми разумами мира, кроме одного – самого важного. Прошло уже много времени, но ирония все еще болезненно царапает горло.
- Ты не мог ничего сделать. – Рейвен говорила это уже тысячу раз с тех пор. – С тех пор. Она знает сценарий.
Теперь очередь Чарльза: он должен сказать, что должен был попытаться, должен был сделать хоть что-то, чтобы спасти мальчика, который был его второй половинкой с самого рождения, должен был поехать в Германию или куда там еще, должен был, должен был… А Рейвен бы привела миллиард аргументов против этого, пытаясь успокоить его.
Чарльз так устал от этого повторяющегося сценария.
- Я знаю. – Он был тогда еще совсем ребенком, они оба были еще детьми. – Я пытался.
- Я знаю, что ты пытался. – Рейвен первой обнаружила его, кричащего и бьющегося в конвульсиях на полу спальни. Потом он потерял сознание, а она разбудила его мать, Курта и вызвала скорую. Чарльз бы умер, не окажись сестра рядом. За это Чарльз еще долго ненавидел ее, когда видел полные жалости взгляды врачей и других пациентов: когда они понимали, что произошло, они неосознанно тянулись к ошейникам и прочим подаркам от своих партнеров, радуясь, что они не оказались на его месте.
Переезд в Англию был началом его исцеления – насколько это вообще было возможно. Здесь он был такой не один: война оставила множество покинутых людей, облачив их в черные одежды и заставив цепляться за последние напоминания о тех, кто когда-то принадлежал им. Их горе успокаивало Чарльза, убеждая в том, что он не одинок в своей печали.
- Мы всегда могли…
Чарльз яростно трясет головой.
- Ты же не знаешь точно – вдруг он не умер?
Боль так же сильна, как и в то утро, когда он проснулся наедине только со своей телепатией. И ничем кроме.
– Он мертв.
Рейвен молчит, гладит Чарльза по плечам и ее мысли это спутанное: «Это нечестно. Почему именно Чарльз…» Ее праведный гнев заставляет Чарльза слабо улыбнуться.
- А знаешь, что хуже всего? – Чарльз обхватывает себя за ноги, утыкаясь лицом в колени. Рейвен отрицательно качает головой. – Я рад. – Горячие слезы текут по его щекам. – То, что они с ним делали… было бы… милосердней… - у него срывается голос и Рейвен обнимает его.
- Ты не один, - Чарльз сдавленно фыркает и Рейвен поднимает ему голову, чтобы посмотреть ему в глаза. – Ну, ты же знаешь. Я всегда буду рядом.
Это не то же самое. Ему не нужно произносить это, они оба знают, что это правда. Однажды Рейвен найдет свою половинку и будет слишком жестоко лишать его сестру ее счастья только потому, что он лишен своего. Она никогда ему ничего не говорила, но он видел, как она ищет ее лицо в толпе – ту единственную, чье лицо он видел в ее разуме. Он однажды залез к ней в разум, оправдывая свое вторжение в личное пространство обеспокоенностью старшего брата, который переживает за ее благополучие. Он выбрался оттуда с ощущением тихого, уверенного присутствия в разуме Рейвен – этот кто-то был готов последовать за ней и стать ее, и позаботиться о ней.
Чарльз осторожно касается остатков своей связи: они болят как свежая рана и бьются током, как оголенный провод. Он вспоминает те великолепные мгновения присутствия его в своем разуме: ярко и яростно – словно бритва, сверкающая бенгальским огнем. Чистое наслаждение ощущением принадлежности тому, кто настолько прекрасен.
- Ты сможешь заснуть? Или мне почитать тебе вслух твой диплом? – Шутка выходит неловкой, но Чарльз все равно улыбается.
- Тогда мне придется вставать и править его. – работа Чарльза принадлежит только ему. Этого у него не отнять, так он чувствует себя чем-то большим, чем «жалкий сабмиссив, слишком рано потерявший своего дома и не нашедший в себе сил последовать за ним».
***
Иногда Эрику кажется, что он смотрит на мир сквозь толстое стекло. Он может все видеть, может говорить и действовать и причинять боль (о, как он умеет причинять боль), но все… как-то отстранённо, не по настоящему. Как будто бы Эрик был призраком во всем, кроме ярости. Только в ней Эрик чувствует себя живым.
Он все еще плывет на волнах наслаждения, покидая офис банкира. В его ушах все звенят крики мужчины. Ненависть беспомощного, пресмыкающегося существа заставляет Эрика радоваться тому, что он монстр. Это ощущение знакомо ему, он купается в нем, оно уютно как и металл вокруг.
Несмотря на все его усилия, ярость стихает, когда он добирается до своей арендованной комнатушки. Пламя внутри него выгорает, оставляя лишь пепел и темную ледяную пустоту, от которой единственное укрытие – холодная отстранённость.
Эрик устало опирается на дверь, пока ищет ключи, потом сдается и приказывает двери открыться. Чемодан брошен раскрытым на полу, пальто летит поверх него и Эрик с размаху садится на кровать. Контроль. Сгорбившись, он вжимает ладони в закрытые веки, пока перед глазами не начинают танцевать разноцветные блики. Контроль. Он не может позволить себе сломаться. Теперь он знает, где находится Шмидт, и все, что ему нужно сделать, это добраться до аэропорта, сесть на самолет и оказаться в Аргентине, и там он наконец найдет Шмидта и… и Эрик еще не загадывал так далеко.
Это не очень-то помогает. Эрика одолевает ощущение, что из него выдрали кусок (хотя так оно и есть), будто кого-то вырвали у него из груди, пройдя насквозь, и теперь в нем осталась сквозная дыра, в которую задувает ледяной ветер.
Сосредоточение, контроль. Давай, поднимайся. Даже набросок лица Шмидта не способен вызвать в нем ничего, кроме тусклой вспышки ярости, и когда Эрик поднимается на ноги, ему кажется, что все кругом становится гораздо тяжелее.
Иногда Эрику очень хочется просто лечь и уснуть. Сложно ходить, когда каждый шаг причиняет боль. Он пытается не думать, что будет, когда все это закончится, когда он насладится выражением ужаса на лице Шмидта и отомстит за мать, с которой так и не успел попрощаться, и за мальчика, которого так ни разу и не коснулся. Ему тогда останется совсем немного. Шмидт уничтожил практически все, что у него есть, и с его смертью, работа Эрика будет окончена.
Эрик не желает, чтобы мир изменился. Для нет более бесполезной и болезненной темы для размышлений. Но все равно, эти мысли все равно периодически забредают к нему в голову: в те моменты, когда он слишком устал и его повели самоконтроль, выдержка и холодная отстраненность. Он вспоминает теплый шепот у себя в голове, тихую любовь и нежность, которую Шмидт уничтожил вместе с его матерью – ради еще более ничтожной цели.
Ярость возвращается, Эрик делает глубокий вдох и начинает собирать вещи. Он взял след.
***
Чарльз крайне редко пьет. Он видел, как его мать после смерти отца схватилась за бутылку и вовсе не желает повторять ее судьбу. Но обычай есть обычай, особенно в Оксфорде. Он почти что обрушивается на свое место, когда его зовет за собой какая-то девушка. Пелена алкоголя делает все вокруг приятно радужным, и Чарльз все еще надеется на Рейвен, которая должна успеть забрать его отсюда до того, пока он выставит себя на посмешище.
Слова этой женщины мгновенно отрезвляют его, отгоняя наваждение и заставляя сосредоточиться.
Потом события развиваются стремительно. До этого случая ничто не могло так увлечь Чарльза, и это была одна из причин, по которой Рейвен в конце концов согласилась поехать с ними. Она была рада тому, что ее брат снова ведет себя как старший. Ему так легко потеряться в энтузиазме, почти забыть о своем одиночестве, своей бесполезности. Позже, он оглянется назад и подумает о том, стоило ли ему увидеть в этом некое предупреждение, разглядеть едва прикрытую враждебность, которую он предпочел не заметить из-за возможности наконец-то сделать хоть что-то.
Энтузиазм длится достаточно долго для того, чтобы Чарльз добрался до личного дела Себастиана Шоу, чтобы поближе познакомиться с врагом. Кто бы ни был этот Себастиан, именно Чарльзу и Рейвен придется остановить его и тех, с кем он работает.
Имя «Шмидт» заставляет его вздрогнуть, упоминание Аушвица заставляют его отложить папку. Только не это. Возбуждение отступает, и Чарльз трет лицо ладонями, перед тем как упрямо продолжить. Этот человек его враг уже трижды. Чарльз вспоминает, что в сорок пятом и сорок шестом следил за Нюренбергским процессом и за последовавшей охотой на нацистов, завершившейся судом Эйхмана в прошлом году. Этого, конечно, немного, но это хоть какая-то справедливость, так что мальчик, которого любил Чарльз, может покоиться с миром.
Если Шоу был одним из них, тогда это будет… честно и вполне подходяще… что его остановит именно Чарльз. Принести возмездие во имя того, кого он любил и сделать хоть что-то стоящее в своей жизни.
***
Эрик старается не дышать, потому что уверен, что уж грохот-то его сердца о грудную клетку слышен всеми вокруг. Хват на ноже скользит из-за влаги, но это уже неважно. Прошло так много времени и теперь он так близко, что практически может учуять его. Вся его жизнь шла к этому на протяжении двадцати лет. Монстр убьет своего создателя и круг замкнется. То, что случается с монстром из романа дальше, мало заботит Эрика.
Он перемещает руку, поудобнее перехватывая рукоять и крадется поближе к голосам на палубе, выбирая момент, когда стоит метнуть нож. Он настолько сконцентрирован в своей ярости, что чувствует каждую молекулу металла на корабле.
Это не монетка и не стеклянная игла, но убийство Шоу нацистским клинком имеет свой подтекст, а именно сейчас Эрик просто желает смерти этого чудовища с яростью, которая граничит с отчаянием.
- Herr doctor.
Секундой позже Эрик понимает, что совершил чудовищную ошибку. Все его представления об этом моменте были основаны на истории Франкенштейна, так что он ожидал увидеть в глазах Шоу неподдельный ужас, когда его выследит собственное создание. Но в этих глазах плещется только радостное удивление, а голос его проникает в Эрика словно холодный ветер, и он снова чувствует себя маленьким двенадцатилетним мальчиком, который остался в полном одиночестве. «Der kleine Erik Lensherr».
Он кричит, когда в него вцепляются хрустальные пальцы, его ментальная связь сошла с ума и он снова оказывается в лаборатории, видит, как умирает его мать, Шоу вонзает нож в его руку, а потом в его мозг впивается игла, и он слышит, как мальчик, которого он должен был защищать, умирает в одиночествеодинбольбольболь…
Нож взлетает как будто сам по себе.
Женщина, поймавшая нож, превращается в хрусталь и крики в голове Эрика затихают. Эрик все еще смотрит Шмидту в глаза, когда его выкидывают за борт, в глаза Шоу, который все еще улыбается, как лев, на которого нападает мышь, вооруженная зубочисткой.
Эрик ошибся. Виктор Франкенштейн был человеком, а Шмидт – королем всех монстров.
***
Чарльз чувствует как женщина пытается пробиться в его разум. Это атакующее использование телепатии и все, что может сделать Чарльз – это возвести более крепкие стены, чтобы ее не пустить. Одна мысль о том, что она может натворить в его разуме, если она туда пробьется, заставляет Чарльза задрожать.
Солдаты в лодках беззащитны перед водяными вихрями, и Чарльз чувствует, что Мойра готова отдать им приказ возвращаться до того как их убьют, когда он замечает это.
Если судить по взлетевшему якорю, это еще один мутант. Корабль рвется на куски, и Чарльз замечает мужчину сквозь трещины в алмазных стенах, окруживших его сознание. Всего на мгновение. Мгновение света и Чарльз, кажется, впервые за двадцать лет вспоминает каково это – дышать. Это ощущение заставляет Чарльза кинуться к поручням, потом сорваться с места и бежать, вопя что-то нечленораздельное, сбить с ног Рейвен и, сорвав с себя пиджак, ласточкой кинуться в воду, в которой уже набирает скорость подводная лодка.
***
Он ускользает. Двадцать лет, двадцать лет работы. Его способность оставляет вмятины на ботах подлодки, и ничего кроме. Она утягивает его под воду и он едва успевает сделать судорожный вдох, перед тем как снова погрузиться в воду.
Он чувствует ее и ему хочется отчаянно орать, потому что она не останавливается. Все что в нем есть, это двадцать лет ненависти, ярости и отчаяния, и вот, теперь этого оказывается недостаточно. Он не смог защитить свою мать, своего мальчишку, всех остальных. Все впустую. Он даже не может даже отомстить за них. Подлодка слишком велика, ее не поднять, ее винт слишком далеки, чтобы их вырвать.
Он краем уха слышит всплеск, искаженный звук разносится в воде. Легкие Эрика горят огнем, и ее утягивает все дальше и дальше от берега. Я не провалюсь, не сдамся…
Потом его обхватывают теплые руки, и…
«Успокой свой разум».
Эрик кричит, и из его рта вырываются пузырьки воздуха. Его разум окутывает тепло, совсем как в детстве, дома и позже, в лагере. Подлодка ускользает прочь, и Эрик думает, что ему пришел конец, и все это – галлюцинация, вызванная утоплением…
Он пытается вдохнуть и его горло обжигает соленая вода. Он бьется, пинается и его утягивают наверх. «Пожалуйста, успокойся». Мысленный голос такой теплый, и, кажется, его хозяин сейчас расплачется. Эрик кашляет, и из его рта снова уплывают пузырьки. «Ой, мои» - думает Эрик. В голосе собеседника слезы мешаются со смехом: «Пожалуйста, не надо тонуть».
Эрик выныривает, и снова кашляет, вдыхает и отплевывается от морской воды. Голос, присутствие… он. Он позади Эрика, удерживает на плаву за талию.
- Держу. «Держу». – сдавленный звук и чужая ладонь касается щеки Эрика. – Держу. – Всхлип.
Эрик отталкивается и разворачивается на месте. Мальчик – мужчина, почти его ровесник. Темные волосы свисают слипшимся прядями, а глаза ярко-голубые даже в этой темноте. Лицо влажно от слез и морской воды и он тянется ладонями к лицу Эрика.
- Я… Эрик с трудом говорит даже это, намертво вцепляясь в мокрые вещи мужчины. – Я думал, ты умер.
Мужчина (- Чарльз, меня зовут Чарльз) полузадушенно всхлипывает, и они вцепляются в друга, насколько возможно, чтобы не утонуть, переплетаются разумами так далеко, насколько могут. Эрик обнимает Чарльза, пряча лицо в его мокрой рубашке.
«Никогда не отпускать». – Он не знает, кто из них подумал это, его не волнует, почему они способны общаться подобным образом. «Никогда. Только не снова.»
***
Каким-то чудом они удерживаются на плаву до подхода спасательной команды. Все вокруг как будто в тумане: их вытягивают на борт и вручают одеяла. Эрик некоторое время ошалело таращится на свое, потом все же заворачивается в него и помогает Чарльзу с его одеялом. У Эрика трясутся руки, его колотит, и Чарльз рядом явно чувствует себя ничуть не лучше. Он устраивается рядом с Эриком и им обоим становится жарко, будто бы сейчас тепло, копившееся в них эти двадцать лет, наконец-то выходит наружу.
Чарльз закрывает глаза и утыкается носом Эрику в шею. «Спокойствие. Затишье посреди бури. Замереть. Сберечь этот момент в памяти, навсегда. Лучшее мгновение жизни.» Эрик слышит эти мысли и выдавливает что-то, похожее на смешок. «Нет, лучше, с этого момента гораздо лучше. Тебе больше не придётся бояться, я защищу тебя. Я не смел хотеть ничего более великолепного. Моего».
Слова не могут передать всего, и Чарльз открывает сознание, позволяя Эрику увидеть: печальное детство, в котором единственными лучиками света были Эрик и Рейвен, опустошающая боль от разрыва связи, госпиталь. Двадцать долгих, пустых лет. Эрик тоже открывается ему, слегка напуганный, но понимающий, что это должно произойти или сейчас, или никогда. Детство, потеря семьи, лишение всего, до тех пор, пока он не остался совершенно один, ярость и желание уничтожить того, кто уничтожил его. Счастье, настолько сильное, что Эрик не знает, как его сдержать. Ты. Ты. Я думал, ты погиб. Я был готов оплакивать тебя вечно.
Эрик поднимает Чарльзу голову и целует его так яростно, что это почти больно. «Мы…» - перед мысленным взором проносятся обрывки воспоминаний, двадцать лет – долгий срок, его нельзя забыть просто так. - «Но мы сможем,» - настаивает Эрик и его убежденность походит на теплый металл, он сам походит на него. Чарльз очень хочет обернуться вокруг него и заснуть. «Все в порядке». – отвечает он, прижимаясь ближе. Понятия «достаточно близко» сейчас не существует. «Все будет в порядке».
Он чувствует, как разум Эрика отстраняется, возвращаясь к морю и подлодке. Чарльз прерывает поцелуй и касается ладонями лица Эрика. «Нет, не надо про него». Он не может прятаться вечно, мы найдем его и остановим, а я буду все время рядом с тобой. «Не сейчас».
Эрик кивает, и, хотя его все еще трясет, улыбается: уголком рта, и Чарльз знает, что очень скоро привыкнет к этой улыбке. Кончиками пальцев проводит Чарльзу по скулам и подбородку, по векам и припухшим губам: теплый вздох разжигает огонь желания, так давно позабытый и Эрик снова сокращает расстояние между ними, и Чарльз зарывается пальцами в его волосы. Он снова плачет, или может быть, он и не переставал вовсе, просто только сейчас обратил на это внимание.
- Чарльз?
Они отстраняются друг от друга, Эрик на секунду замирает перед тем, как узнать Рейвен из воспоминаний Чарльза. Она смотрит на них, широко распахнув глаза. Она неглупа, и Чарльз видит, как на ее лице расцветает широкая улыбка. Он улыбается ей глупой, беспомощной и совершенно невыносимой улыбкой и она радостно визжит, кажется, собираясь обнять их обоих, но отступает, увидев потрясенное выражение лица Эрика. Она так явно выражает радость, что Чарльз не понимает, как этого не чувствуют все остальные. Она отступает на шаг.
- Позже. – она указывает на них пальцем. – Совершенно точно. Позже.
- Совершенно точно. – выдавливает Чарльз.
- Твоя сестра – сумасшедшая. – голос Эрика все еще хриплый от соленой воды, в нем угадывается акцент.
Чарльз просто широко улыбается ему, слишком счастливый, чтобы говорить – как вслух, так и мысленно. Эрик снова ухмыляется и наклоняется ближе. Поцелуй в губы, в лоб, в сомкнутые веки, и Чарльз устраивается на груди Эрика, макушкой под подбородок и гладит его по спине, поверх одеяла и мокрых вещей.
- Даже не остановишься, чтобы их снять? – Слегка удивленно, слегка укоряюще. Это так хорошо, что почти больно.
- Я не собираюсь снова тебя терять, - бормочет Чарльз, закрывая глаза.
пометил всё это безобразие темой "чтиво". буду плодить и размножать понравившиеся вещи
Название: Иглы. (Of Needles)
Автор: Skull_Bearer
Перевод: sKarEd
Бета: ...
Количество слов: 3 300
Жанр: ангст, hurt/comfort, romance, частично ретейлинг
Пейринг: Эрик/Чарльз (основной)
Рейтинг: PG-13
читать дальшеНу на самом-то деле, я делаю вам обоим большое одолжение. – Игла касается задней стороны шеи, места, где позвоночник сходится с черепом. – Разве ты сможешь принести добро хоть кому-нибудь? Если ты даже не смог защитить свою собственную семью, что ты сможешь предложить своему сабу? Ему лучше умереть, чем оказаться в твоих руках. – Шмидт еще не воткнул иглу: отступив на шаг, он наблюдает за тем, как Эрик бьется и извивается в путах, пытаясь увернуться от стеклянного кончика. В комнате нет ни капли металла.
Эрик рвется изо всех сил, так что перехватывает дыхание, но у него все еще не получается избежать легчайшего прикосновения иглы. Он чувствует присутствие другого мальчика в своем разуме – тот мечется и будто изо всеx сил старается целиком перебраться в разум Эрика через их связь до того, как доктор Шмидт уничтожит ее.
- Наличие подобного отвлекающего фактора ослабляет тебя, Эрик. У тебя есть такой потенциал, а ты предпочитаешь тратить его на глупые человеческие игры. Так не пойдет, да, мальчик мой? – Шмидт склоняется над ним, глядя в глаза. Эрик пытается отвернуться, сделать хоть что-нибудь, только бы не смотреть на доктора, но путы надежно удерживают его на месте.
- Пожалуйста, - слова колючей проволокой царапают горло и пахнут отчаянием.
Шмидт и его люди забрали у Эрика все, что у него было, всех, кого он любил. Почему в этом случае должно быть иначе? Теплое ощущение чужого разума рядом – оно было у Эрика сколько тот себя помнил, напоминало ему о том, что он не один, что существует еще кто-то, ждущий его там, снаружи. За этой связью могло стоять что угодно. Возможно, ради этого стоило жить. Эрик наивно полагал, что, возможно из-за того, что тот мальчик находился вне досягаемости Шоу, он сможет сохранить эту связь.
Как же глупо.
- Почему ты умоляешь? Почему тебе не все равно? Ты виделся с этим мальчиком? Зачем тебе нужно хныкающее, зависящее от тебя создание, которое будет висеть на тебе всю жизнь, когда у тебя есть столько возможностей? Это слабость. – Шмидт стучит пальцем Эрику по лбу. Игла впивается глубже. – От нее мы и избавимся.
Эрик даже не знает его имени, но чувствует его сознание внутри своего – завершенность, которая не требует имени. Мальчик кричит, где бы он не был, и все еще пытается внушить Эрику чувство защищенности и спокойствия: так же как он делал это долгими голодными ночами в гетто и днями в лаборатории Шмидта. Дыхание Эрика срывается, и он не может удержаться от слез.
Шмидт недовольно цокает языком.
- Однажды ты поймешь, мальчик мой. – Шмидт втыкает иглу.
Связь рвется во вспышке белого света с ужасающей болью. Металл лагеря кричит голосом Эрика.
***
- Опять? – Рейвен стоит у приоткрытой двери, прислонившись к косяку. Свет светит ей в спину, так что Чарльз не видит, в какой она форме сейчас.
Он трет ладонями все еще влажное лицо. Рейвен подходит к кровати и забирается на нее, обнимая брата за плечи. Чарльз позволяет ей прижать себя к своей груди, пытаясь закрыться от ощущения большого страшного мира, в котором он остался совершенно один. Он все еще плачет.
Рейвен молчит, просто сжимает его плечи, но Чарльз слышит ее мысли: они нечетки, но она рада, что она не находится на его месте. Одинокий телепат, связанный со всеми разумами мира, кроме одного – самого важного. Прошло уже много времени, но ирония все еще болезненно царапает горло.
- Ты не мог ничего сделать. – Рейвен говорила это уже тысячу раз с тех пор. – С тех пор. Она знает сценарий.
Теперь очередь Чарльза: он должен сказать, что должен был попытаться, должен был сделать хоть что-то, чтобы спасти мальчика, который был его второй половинкой с самого рождения, должен был поехать в Германию или куда там еще, должен был, должен был… А Рейвен бы привела миллиард аргументов против этого, пытаясь успокоить его.
Чарльз так устал от этого повторяющегося сценария.
- Я знаю. – Он был тогда еще совсем ребенком, они оба были еще детьми. – Я пытался.
- Я знаю, что ты пытался. – Рейвен первой обнаружила его, кричащего и бьющегося в конвульсиях на полу спальни. Потом он потерял сознание, а она разбудила его мать, Курта и вызвала скорую. Чарльз бы умер, не окажись сестра рядом. За это Чарльз еще долго ненавидел ее, когда видел полные жалости взгляды врачей и других пациентов: когда они понимали, что произошло, они неосознанно тянулись к ошейникам и прочим подаркам от своих партнеров, радуясь, что они не оказались на его месте.
Переезд в Англию был началом его исцеления – насколько это вообще было возможно. Здесь он был такой не один: война оставила множество покинутых людей, облачив их в черные одежды и заставив цепляться за последние напоминания о тех, кто когда-то принадлежал им. Их горе успокаивало Чарльза, убеждая в том, что он не одинок в своей печали.
- Мы всегда могли…
Чарльз яростно трясет головой.
- Ты же не знаешь точно – вдруг он не умер?
Боль так же сильна, как и в то утро, когда он проснулся наедине только со своей телепатией. И ничем кроме.
– Он мертв.
Рейвен молчит, гладит Чарльза по плечам и ее мысли это спутанное: «Это нечестно. Почему именно Чарльз…» Ее праведный гнев заставляет Чарльза слабо улыбнуться.
- А знаешь, что хуже всего? – Чарльз обхватывает себя за ноги, утыкаясь лицом в колени. Рейвен отрицательно качает головой. – Я рад. – Горячие слезы текут по его щекам. – То, что они с ним делали… было бы… милосердней… - у него срывается голос и Рейвен обнимает его.
- Ты не один, - Чарльз сдавленно фыркает и Рейвен поднимает ему голову, чтобы посмотреть ему в глаза. – Ну, ты же знаешь. Я всегда буду рядом.
Это не то же самое. Ему не нужно произносить это, они оба знают, что это правда. Однажды Рейвен найдет свою половинку и будет слишком жестоко лишать его сестру ее счастья только потому, что он лишен своего. Она никогда ему ничего не говорила, но он видел, как она ищет ее лицо в толпе – ту единственную, чье лицо он видел в ее разуме. Он однажды залез к ней в разум, оправдывая свое вторжение в личное пространство обеспокоенностью старшего брата, который переживает за ее благополучие. Он выбрался оттуда с ощущением тихого, уверенного присутствия в разуме Рейвен – этот кто-то был готов последовать за ней и стать ее, и позаботиться о ней.
Чарльз осторожно касается остатков своей связи: они болят как свежая рана и бьются током, как оголенный провод. Он вспоминает те великолепные мгновения присутствия его в своем разуме: ярко и яростно – словно бритва, сверкающая бенгальским огнем. Чистое наслаждение ощущением принадлежности тому, кто настолько прекрасен.
- Ты сможешь заснуть? Или мне почитать тебе вслух твой диплом? – Шутка выходит неловкой, но Чарльз все равно улыбается.
- Тогда мне придется вставать и править его. – работа Чарльза принадлежит только ему. Этого у него не отнять, так он чувствует себя чем-то большим, чем «жалкий сабмиссив, слишком рано потерявший своего дома и не нашедший в себе сил последовать за ним».
***
Иногда Эрику кажется, что он смотрит на мир сквозь толстое стекло. Он может все видеть, может говорить и действовать и причинять боль (о, как он умеет причинять боль), но все… как-то отстранённо, не по настоящему. Как будто бы Эрик был призраком во всем, кроме ярости. Только в ней Эрик чувствует себя живым.
Он все еще плывет на волнах наслаждения, покидая офис банкира. В его ушах все звенят крики мужчины. Ненависть беспомощного, пресмыкающегося существа заставляет Эрика радоваться тому, что он монстр. Это ощущение знакомо ему, он купается в нем, оно уютно как и металл вокруг.
Несмотря на все его усилия, ярость стихает, когда он добирается до своей арендованной комнатушки. Пламя внутри него выгорает, оставляя лишь пепел и темную ледяную пустоту, от которой единственное укрытие – холодная отстранённость.
Эрик устало опирается на дверь, пока ищет ключи, потом сдается и приказывает двери открыться. Чемодан брошен раскрытым на полу, пальто летит поверх него и Эрик с размаху садится на кровать. Контроль. Сгорбившись, он вжимает ладони в закрытые веки, пока перед глазами не начинают танцевать разноцветные блики. Контроль. Он не может позволить себе сломаться. Теперь он знает, где находится Шмидт, и все, что ему нужно сделать, это добраться до аэропорта, сесть на самолет и оказаться в Аргентине, и там он наконец найдет Шмидта и… и Эрик еще не загадывал так далеко.
Это не очень-то помогает. Эрика одолевает ощущение, что из него выдрали кусок (хотя так оно и есть), будто кого-то вырвали у него из груди, пройдя насквозь, и теперь в нем осталась сквозная дыра, в которую задувает ледяной ветер.
Сосредоточение, контроль. Давай, поднимайся. Даже набросок лица Шмидта не способен вызвать в нем ничего, кроме тусклой вспышки ярости, и когда Эрик поднимается на ноги, ему кажется, что все кругом становится гораздо тяжелее.
Иногда Эрику очень хочется просто лечь и уснуть. Сложно ходить, когда каждый шаг причиняет боль. Он пытается не думать, что будет, когда все это закончится, когда он насладится выражением ужаса на лице Шмидта и отомстит за мать, с которой так и не успел попрощаться, и за мальчика, которого так ни разу и не коснулся. Ему тогда останется совсем немного. Шмидт уничтожил практически все, что у него есть, и с его смертью, работа Эрика будет окончена.
Эрик не желает, чтобы мир изменился. Для нет более бесполезной и болезненной темы для размышлений. Но все равно, эти мысли все равно периодически забредают к нему в голову: в те моменты, когда он слишком устал и его повели самоконтроль, выдержка и холодная отстраненность. Он вспоминает теплый шепот у себя в голове, тихую любовь и нежность, которую Шмидт уничтожил вместе с его матерью – ради еще более ничтожной цели.
Ярость возвращается, Эрик делает глубокий вдох и начинает собирать вещи. Он взял след.
***
Чарльз крайне редко пьет. Он видел, как его мать после смерти отца схватилась за бутылку и вовсе не желает повторять ее судьбу. Но обычай есть обычай, особенно в Оксфорде. Он почти что обрушивается на свое место, когда его зовет за собой какая-то девушка. Пелена алкоголя делает все вокруг приятно радужным, и Чарльз все еще надеется на Рейвен, которая должна успеть забрать его отсюда до того, пока он выставит себя на посмешище.
Слова этой женщины мгновенно отрезвляют его, отгоняя наваждение и заставляя сосредоточиться.
Потом события развиваются стремительно. До этого случая ничто не могло так увлечь Чарльза, и это была одна из причин, по которой Рейвен в конце концов согласилась поехать с ними. Она была рада тому, что ее брат снова ведет себя как старший. Ему так легко потеряться в энтузиазме, почти забыть о своем одиночестве, своей бесполезности. Позже, он оглянется назад и подумает о том, стоило ли ему увидеть в этом некое предупреждение, разглядеть едва прикрытую враждебность, которую он предпочел не заметить из-за возможности наконец-то сделать хоть что-то.
Энтузиазм длится достаточно долго для того, чтобы Чарльз добрался до личного дела Себастиана Шоу, чтобы поближе познакомиться с врагом. Кто бы ни был этот Себастиан, именно Чарльзу и Рейвен придется остановить его и тех, с кем он работает.
Имя «Шмидт» заставляет его вздрогнуть, упоминание Аушвица заставляют его отложить папку. Только не это. Возбуждение отступает, и Чарльз трет лицо ладонями, перед тем как упрямо продолжить. Этот человек его враг уже трижды. Чарльз вспоминает, что в сорок пятом и сорок шестом следил за Нюренбергским процессом и за последовавшей охотой на нацистов, завершившейся судом Эйхмана в прошлом году. Этого, конечно, немного, но это хоть какая-то справедливость, так что мальчик, которого любил Чарльз, может покоиться с миром.
Если Шоу был одним из них, тогда это будет… честно и вполне подходяще… что его остановит именно Чарльз. Принести возмездие во имя того, кого он любил и сделать хоть что-то стоящее в своей жизни.
***
Эрик старается не дышать, потому что уверен, что уж грохот-то его сердца о грудную клетку слышен всеми вокруг. Хват на ноже скользит из-за влаги, но это уже неважно. Прошло так много времени и теперь он так близко, что практически может учуять его. Вся его жизнь шла к этому на протяжении двадцати лет. Монстр убьет своего создателя и круг замкнется. То, что случается с монстром из романа дальше, мало заботит Эрика.
Он перемещает руку, поудобнее перехватывая рукоять и крадется поближе к голосам на палубе, выбирая момент, когда стоит метнуть нож. Он настолько сконцентрирован в своей ярости, что чувствует каждую молекулу металла на корабле.
Это не монетка и не стеклянная игла, но убийство Шоу нацистским клинком имеет свой подтекст, а именно сейчас Эрик просто желает смерти этого чудовища с яростью, которая граничит с отчаянием.
- Herr doctor.
Секундой позже Эрик понимает, что совершил чудовищную ошибку. Все его представления об этом моменте были основаны на истории Франкенштейна, так что он ожидал увидеть в глазах Шоу неподдельный ужас, когда его выследит собственное создание. Но в этих глазах плещется только радостное удивление, а голос его проникает в Эрика словно холодный ветер, и он снова чувствует себя маленьким двенадцатилетним мальчиком, который остался в полном одиночестве. «Der kleine Erik Lensherr».
Он кричит, когда в него вцепляются хрустальные пальцы, его ментальная связь сошла с ума и он снова оказывается в лаборатории, видит, как умирает его мать, Шоу вонзает нож в его руку, а потом в его мозг впивается игла, и он слышит, как мальчик, которого он должен был защищать, умирает в одиночествеодинбольбольболь…
Нож взлетает как будто сам по себе.
Женщина, поймавшая нож, превращается в хрусталь и крики в голове Эрика затихают. Эрик все еще смотрит Шмидту в глаза, когда его выкидывают за борт, в глаза Шоу, который все еще улыбается, как лев, на которого нападает мышь, вооруженная зубочисткой.
Эрик ошибся. Виктор Франкенштейн был человеком, а Шмидт – королем всех монстров.
***
Чарльз чувствует как женщина пытается пробиться в его разум. Это атакующее использование телепатии и все, что может сделать Чарльз – это возвести более крепкие стены, чтобы ее не пустить. Одна мысль о том, что она может натворить в его разуме, если она туда пробьется, заставляет Чарльза задрожать.
Солдаты в лодках беззащитны перед водяными вихрями, и Чарльз чувствует, что Мойра готова отдать им приказ возвращаться до того как их убьют, когда он замечает это.
Если судить по взлетевшему якорю, это еще один мутант. Корабль рвется на куски, и Чарльз замечает мужчину сквозь трещины в алмазных стенах, окруживших его сознание. Всего на мгновение. Мгновение света и Чарльз, кажется, впервые за двадцать лет вспоминает каково это – дышать. Это ощущение заставляет Чарльза кинуться к поручням, потом сорваться с места и бежать, вопя что-то нечленораздельное, сбить с ног Рейвен и, сорвав с себя пиджак, ласточкой кинуться в воду, в которой уже набирает скорость подводная лодка.
***
Он ускользает. Двадцать лет, двадцать лет работы. Его способность оставляет вмятины на ботах подлодки, и ничего кроме. Она утягивает его под воду и он едва успевает сделать судорожный вдох, перед тем как снова погрузиться в воду.
Он чувствует ее и ему хочется отчаянно орать, потому что она не останавливается. Все что в нем есть, это двадцать лет ненависти, ярости и отчаяния, и вот, теперь этого оказывается недостаточно. Он не смог защитить свою мать, своего мальчишку, всех остальных. Все впустую. Он даже не может даже отомстить за них. Подлодка слишком велика, ее не поднять, ее винт слишком далеки, чтобы их вырвать.
Он краем уха слышит всплеск, искаженный звук разносится в воде. Легкие Эрика горят огнем, и ее утягивает все дальше и дальше от берега. Я не провалюсь, не сдамся…
Потом его обхватывают теплые руки, и…
«Успокой свой разум».
Эрик кричит, и из его рта вырываются пузырьки воздуха. Его разум окутывает тепло, совсем как в детстве, дома и позже, в лагере. Подлодка ускользает прочь, и Эрик думает, что ему пришел конец, и все это – галлюцинация, вызванная утоплением…
Он пытается вдохнуть и его горло обжигает соленая вода. Он бьется, пинается и его утягивают наверх. «Пожалуйста, успокойся». Мысленный голос такой теплый, и, кажется, его хозяин сейчас расплачется. Эрик кашляет, и из его рта снова уплывают пузырьки. «Ой, мои» - думает Эрик. В голосе собеседника слезы мешаются со смехом: «Пожалуйста, не надо тонуть».
Эрик выныривает, и снова кашляет, вдыхает и отплевывается от морской воды. Голос, присутствие… он. Он позади Эрика, удерживает на плаву за талию.
- Держу. «Держу». – сдавленный звук и чужая ладонь касается щеки Эрика. – Держу. – Всхлип.
Эрик отталкивается и разворачивается на месте. Мальчик – мужчина, почти его ровесник. Темные волосы свисают слипшимся прядями, а глаза ярко-голубые даже в этой темноте. Лицо влажно от слез и морской воды и он тянется ладонями к лицу Эрика.
- Я… Эрик с трудом говорит даже это, намертво вцепляясь в мокрые вещи мужчины. – Я думал, ты умер.
Мужчина (- Чарльз, меня зовут Чарльз) полузадушенно всхлипывает, и они вцепляются в друга, насколько возможно, чтобы не утонуть, переплетаются разумами так далеко, насколько могут. Эрик обнимает Чарльза, пряча лицо в его мокрой рубашке.
«Никогда не отпускать». – Он не знает, кто из них подумал это, его не волнует, почему они способны общаться подобным образом. «Никогда. Только не снова.»
***
Каким-то чудом они удерживаются на плаву до подхода спасательной команды. Все вокруг как будто в тумане: их вытягивают на борт и вручают одеяла. Эрик некоторое время ошалело таращится на свое, потом все же заворачивается в него и помогает Чарльзу с его одеялом. У Эрика трясутся руки, его колотит, и Чарльз рядом явно чувствует себя ничуть не лучше. Он устраивается рядом с Эриком и им обоим становится жарко, будто бы сейчас тепло, копившееся в них эти двадцать лет, наконец-то выходит наружу.
Чарльз закрывает глаза и утыкается носом Эрику в шею. «Спокойствие. Затишье посреди бури. Замереть. Сберечь этот момент в памяти, навсегда. Лучшее мгновение жизни.» Эрик слышит эти мысли и выдавливает что-то, похожее на смешок. «Нет, лучше, с этого момента гораздо лучше. Тебе больше не придётся бояться, я защищу тебя. Я не смел хотеть ничего более великолепного. Моего».
Слова не могут передать всего, и Чарльз открывает сознание, позволяя Эрику увидеть: печальное детство, в котором единственными лучиками света были Эрик и Рейвен, опустошающая боль от разрыва связи, госпиталь. Двадцать долгих, пустых лет. Эрик тоже открывается ему, слегка напуганный, но понимающий, что это должно произойти или сейчас, или никогда. Детство, потеря семьи, лишение всего, до тех пор, пока он не остался совершенно один, ярость и желание уничтожить того, кто уничтожил его. Счастье, настолько сильное, что Эрик не знает, как его сдержать. Ты. Ты. Я думал, ты погиб. Я был готов оплакивать тебя вечно.
Эрик поднимает Чарльзу голову и целует его так яростно, что это почти больно. «Мы…» - перед мысленным взором проносятся обрывки воспоминаний, двадцать лет – долгий срок, его нельзя забыть просто так. - «Но мы сможем,» - настаивает Эрик и его убежденность походит на теплый металл, он сам походит на него. Чарльз очень хочет обернуться вокруг него и заснуть. «Все в порядке». – отвечает он, прижимаясь ближе. Понятия «достаточно близко» сейчас не существует. «Все будет в порядке».
Он чувствует, как разум Эрика отстраняется, возвращаясь к морю и подлодке. Чарльз прерывает поцелуй и касается ладонями лица Эрика. «Нет, не надо про него». Он не может прятаться вечно, мы найдем его и остановим, а я буду все время рядом с тобой. «Не сейчас».
Эрик кивает, и, хотя его все еще трясет, улыбается: уголком рта, и Чарльз знает, что очень скоро привыкнет к этой улыбке. Кончиками пальцев проводит Чарльзу по скулам и подбородку, по векам и припухшим губам: теплый вздох разжигает огонь желания, так давно позабытый и Эрик снова сокращает расстояние между ними, и Чарльз зарывается пальцами в его волосы. Он снова плачет, или может быть, он и не переставал вовсе, просто только сейчас обратил на это внимание.
- Чарльз?
Они отстраняются друг от друга, Эрик на секунду замирает перед тем, как узнать Рейвен из воспоминаний Чарльза. Она смотрит на них, широко распахнув глаза. Она неглупа, и Чарльз видит, как на ее лице расцветает широкая улыбка. Он улыбается ей глупой, беспомощной и совершенно невыносимой улыбкой и она радостно визжит, кажется, собираясь обнять их обоих, но отступает, увидев потрясенное выражение лица Эрика. Она так явно выражает радость, что Чарльз не понимает, как этого не чувствуют все остальные. Она отступает на шаг.
- Позже. – она указывает на них пальцем. – Совершенно точно. Позже.
- Совершенно точно. – выдавливает Чарльз.
- Твоя сестра – сумасшедшая. – голос Эрика все еще хриплый от соленой воды, в нем угадывается акцент.
Чарльз просто широко улыбается ему, слишком счастливый, чтобы говорить – как вслух, так и мысленно. Эрик снова ухмыляется и наклоняется ближе. Поцелуй в губы, в лоб, в сомкнутые веки, и Чарльз устраивается на груди Эрика, макушкой под подбородок и гладит его по спине, поверх одеяла и мокрых вещей.
- Даже не остановишься, чтобы их снять? – Слегка удивленно, слегка укоряюще. Это так хорошо, что почти больно.
- Я не собираюсь снова тебя терять, - бормочет Чарльз, закрывая глаза.
Зарисовочка Эрик/Чарльз, прелсэш
Фандом: Люди Х: Первый класс
Название: Удержать
Автор: *Chiquitita*
Пэйринг: Эрик/Чарльз
Предупреждение: преслэш
Права: не мое
читать дальшеВремя течет предательски медленно – Чарльз отслеживает, переминаясь с ноги на ногу в тени, ожидая, когда появится Эрик. Пару раз ему чудится, что он слышит шаги – быстрые, уверенные, деловитые. Один раз даже кажется, что он пропустил Ланшера – всему виной тень, так неудачно упавшая на дорогу.
Когда Эрик наконец выходит из здания ЦРУ с кожаным кейсом в руках, Чарльз думает, что в другой ситуации это могло бы быть забавным – так силен и так предсказуем. Могло бы быть, если бы речь шла о ком-то другом.
- Учитывая то, что я о тебе знаю, ты и так тут задержался
- Да что ты знаешь обо мне, - Эрику хочется по-прежнему верить, что ничего. Никто не может знать, никто не может даже догадаться или пытаться сделать вид, что понял.
Таких как он, прошедших все ужасы концлагеря и в полной мере ощутивших себя подопытными крысами – безвольными, бесправными, лишенными надежды на милосердие, - тысячи.
Такого как он больше нет. И слово «милосердие» не из его лексикона.
- Я знаю все.
Так просто, что Эрик почти теряется.
- Я чувствовал твои страдания. И я хочу помочь.
Будь на его месте кто-то другой, он был бы уже мертв – Эрик Леншерр никому не прощал даже намека на знание своих слабостей.
Он уже слишком много повидал, чтобы опуститься до банальной классовой ненависти к воспитанному мальчику из богатой семьи, который вряд ли мог представить себе жизнь, которой жил Эрик. Впрочем, ему и не нужно было представлять – он видел все собственными глазами – увидел, почувствовал, может быть даже заставил себя узнать, и Эрик почти забывает, о чем шла речь, разрываясь между возмущением, гневом, почти благодарностью, и чем-то ещё. Собственной неубедительной ложью о том, что он ни в ком и ни в чем не нуждается.
- Я тебя не удерживаю, но могу. Но не буду.
Ксавьер уходит, а Эрик ещё долго стоит, вдыхая полной грудью прохладный ночной воздух – как будто старается продышаться после сильного удара под дых.
За время их короткого знакомства Чарльз уже несколько раз успел по настоящему стабилизировать его, удержать на краю. И не меньшее количество раз – вывести из себя, заставить почти потеряться. Эрик невольно задумывается о том, так что же ему до настоящего момента удавалось лучше.
И если он действительно нужен Чарльзу не меньше, чем Чарльз – ему…
Эрик невольно начинает улыбаться.
Что ж, посмотрим, сколько ещё у Чарльза в запасе способов его удержать.
Фандом: Люди Х: Первый класс
Название: Удержать
Автор: *Chiquitita*
Пэйринг: Эрик/Чарльз
Предупреждение: преслэш
Права: не мое
читать дальшеВремя течет предательски медленно – Чарльз отслеживает, переминаясь с ноги на ногу в тени, ожидая, когда появится Эрик. Пару раз ему чудится, что он слышит шаги – быстрые, уверенные, деловитые. Один раз даже кажется, что он пропустил Ланшера – всему виной тень, так неудачно упавшая на дорогу.
Когда Эрик наконец выходит из здания ЦРУ с кожаным кейсом в руках, Чарльз думает, что в другой ситуации это могло бы быть забавным – так силен и так предсказуем. Могло бы быть, если бы речь шла о ком-то другом.
- Учитывая то, что я о тебе знаю, ты и так тут задержался
- Да что ты знаешь обо мне, - Эрику хочется по-прежнему верить, что ничего. Никто не может знать, никто не может даже догадаться или пытаться сделать вид, что понял.
Таких как он, прошедших все ужасы концлагеря и в полной мере ощутивших себя подопытными крысами – безвольными, бесправными, лишенными надежды на милосердие, - тысячи.
Такого как он больше нет. И слово «милосердие» не из его лексикона.
- Я знаю все.
Так просто, что Эрик почти теряется.
- Я чувствовал твои страдания. И я хочу помочь.
Будь на его месте кто-то другой, он был бы уже мертв – Эрик Леншерр никому не прощал даже намека на знание своих слабостей.
Он уже слишком много повидал, чтобы опуститься до банальной классовой ненависти к воспитанному мальчику из богатой семьи, который вряд ли мог представить себе жизнь, которой жил Эрик. Впрочем, ему и не нужно было представлять – он видел все собственными глазами – увидел, почувствовал, может быть даже заставил себя узнать, и Эрик почти забывает, о чем шла речь, разрываясь между возмущением, гневом, почти благодарностью, и чем-то ещё. Собственной неубедительной ложью о том, что он ни в ком и ни в чем не нуждается.
- Я тебя не удерживаю, но могу. Но не буду.
Ксавьер уходит, а Эрик ещё долго стоит, вдыхая полной грудью прохладный ночной воздух – как будто старается продышаться после сильного удара под дых.
За время их короткого знакомства Чарльз уже несколько раз успел по настоящему стабилизировать его, удержать на краю. И не меньшее количество раз – вывести из себя, заставить почти потеряться. Эрик невольно задумывается о том, так что же ему до настоящего момента удавалось лучше.
И если он действительно нужен Чарльзу не меньше, чем Чарльз – ему…
Эрик невольно начинает улыбаться.
Что ж, посмотрим, сколько ещё у Чарльза в запасе способов его удержать.